Горгулья - Страница 141

141

В глубине чулана, в коробках из-под обуви, я нашел депозитные книжки на сотни тысяч долларов (теперь моих), которые Марианн Энгел держала на дюжине банковских счетов. Долгов не было никаких — как знать, может потому, что ни один финансовый институт не счел ее допустимым кредитным риском? Еще я обнаружил коллекцию чеков, раскрывающих правду о моей личной палате в больнице. Никакое это не «счастливое совпадение», как когда-то объясняла Нэн, что палата оказалась свободна и можно было исследовать влияние одиночных палат на излечение пациентов с ожогами по сравнению с палатами многоместными. Не подтвердилась и моя тогдашняя догадка о том, что Нэн главным образом хотела оградить от Марианн Энгел остальных пациентов. На самом деле Марианн Энгел заплатила за отдельную палату, чтобы без помех рассказывать мне свои сказки. Просто мне никогда не говорила.

Ничего из унаследованного мной не станет моим еще несколько лет, ведь тело так и не нашли. Пока не пройдет достаточно времени для выдачи свидетельства о «предположительной см-рти», имущество Марианн Энгел будет считаться принадлежащим мне только условно. К счастью, суд постановил, что я могу остаться в крепости, поскольку она стала моим единственным обиталищем еще до исчезновения хозяйки.

В местных газетах — и даже в нескольких более крупных — появились заметки об исчезновении душевнобольной, но весьма талантливой скульпторши. «Предположительно м-ртва», — писали они все.

Ничто так не славит художника, как трагическая кончина, — Джек в рекордные сроки сумела продать остававшиеся в галерее скульптуры. И хотя мне пришлось нарушить условия завещания, я отдал Джек большую часть статуй, которые еще оставались в крепости. (Сохранил только свою собственную фигуру и несколько любимых гротесков.) Мой адвокат меня отговаривал, но ведь полиция за домом не следила. К нам все время приезжали грузовики, и никто из соседей не обратил внимания, что машины увезли еще несколько статуй. Когда Джек принесла мне чек на деньги от их продажи, за вычетом ее комиссии, я не взял его.

Джек заслужила эти деньги больше, чем я. И пусть даже банковские счета были заморожены, у меня имелось довольно средств на жизнь.

Марианн Энгел, невзирая на свою обычную рассеянность, предусмотрела вероятность того, что не всегда будет рядом и сможет оплачивать мои счета. Когда она исчезла, я обнаружил конверт, подписанный на мое имя, а в конверте — ключ от сейфовой ячейки в банке, доступ к которой Марианн Энгел разрешила и мне. Оказавшихся в ячейке наличных было более чем достаточно на мои нужды до вступления в силу завещания.

И еще в ячейке было два других предмета.

Разумеется, полицейские установили, что я не причастен к исчезновению Марианн Энгел. Но они ошибались.

Я убил Марианн Энгел. Убил так же несомненно, как если бы поднял ружье или налил яду в ее бокал.

Когда Марианн Энгел направилась к океану, я понял, что она идет не просто плавать. Я знал, что она не вернется, — не стану даже прикидываться дурачком. Но все равно ничего не сделал.

Я не сделал ничего — так, как она однажды и попросила. Ничего, чтобы доказать любовь.

Я бы мог спасти ее всего лишь несколькими словами. Если бы я попросил ее не входить в воду, она бы отказалась от своих планов. Я знаю! Она бы возвратилась ко мне, ведь Три Наставника ей говорили, что я должен сам принять ее последнее сердце, а потом отпустить — отпустить ее. Всякая моя попытка ее остановить означала бы отказ отпустить, и мне всего лишь нужно было сказать: «Марианн, вернись!»

Я не сказал. И теперь должен жить, зная, что не произнес два простых слова, которые спасли бы ей жизнь. Я вынужден знать, что не подал в суд, не попытался добиться опеки, что плохо старался подмешать в ее еду лекарство, что не приковывал ее наручниками к кровати всякий раз, когда она утрачивала над собой контроль и бросалась в работу. Я мог бы предпринять буквально десятки разных действий, чтобы предотвратить ее см-рть… все то, чего я не делал.

Марианн Энгел верила, что убила меня семь сотен лет назад, в порыве милосердия, только это выдумки. На самом деле я убил ее в этой жизни: не милосердием, а бездействием. Пусть ей казалось, что она освобождается от кандалов наказания, от уз своих сердец… я-то знал лучше. Я ведь не шизофреник! И все равно промолчал. Бездействовал. Убил.

Я каждый день на несколько мгновений принимаю эту действительность, большего я выдержать не в силах. Иногда я даже делаю попытку записать случившееся, пока хватает духу, но руки дрожат, а слова не идут. Я тут же начинаю снова врать, пытаюсь убедить сам себя в реальности воображаемого прошлого Марианн Энгел — хотя бы в силу того, насколько глубоко она в это верила. Уговариваю себя, что прошлое любого человека — лишь набор воспоминаний, от которых не хочется отказываться.

Однако в глубине души я понимаю, что это просто-напросто защитный механизм, заботливо настроенный мной самим, в попытке жить с собою в мире.

Мне всего лишь нужно было сказать: «Марианн, вернись!»

Слово «палеография» происходит от греческого — «древний» и — «писать»: соответственно, палеографы изучают древние письмена. Они классифицируют манускрипты по самим буквам (размеру, наклону, почеркам), равно как и по материалам (папирус или пергамент, свитки и рукописи, виды чернил).

Хорошие палеографы способны определить, сколько писцов трудились над рукописью, выяснить их уровень мастерства, а иногда даже атрибутировать манускрипт по конкретной местности. Изучая религиозные тексты, они могут порой назвать не только конкретный скрипторий, но и каждого отдельного переписчика.

141