Горгулья - Страница 69

Бенедетто решился отвезти в Фиренцу, вдове и малолетним сыновьям Никколо, кое-что из его вещей.

— Мальчики вырастут; пусть у них хоть что-нибудь останется на память об отце.

И вот, под покровом ночи, вы разложили и принялись перебирать вещи покойного. Здесь имелся мешок с монетами, одежда, башмаки, книга и арбалет. Бенедетто взял деньги, чтобы передать их вдове, и арбалет, который счел подходящим подарком для сыновей воина.

Хотя тебе и не нужна была книга, ты вложил несколько монет в ладонь Бенедетто, в качестве платы.

— Отца у них не стало — деньги семье нужнее слов утешения.

Бенедетто согласился и добавил, что вообще не знает, для чего друг возил с собой книгу.

— Кажется, ее написал великий поэт из Фиренце. Впрочем, я всегда подсмеивалась над Никколо. К чему таким, как мы, поэзия?

На следующее утро вам с Брандейсом пришлось изобразить такое же удивление, какое испытали все остальные при вести о побеге Бенедетто. Конрад Честолюбец в ярости потребовал тут же снарядить большую экспедицию, чтоб «Найти и прикончить предателя!». Хервальд реагировал более взвешенно. Он решил отправить вслед за Бенедетто только маленькую поисковую группу, и к тому же ненадолго.

Хервальд рассуждал так:

— Итальянец вернется на родину. Пусть его. Он не немец, он чужак нам. Однако не думайте, будто общая политика меняется. Если убежит наш, свой же немец, мы не позволим ему остановиться, пока не найдем и не прикончим. Пусть даже на это уйдут годы.

Войско после этой речи успокоилось, большинство и так считало, что иностранцам в их рядах не место. Им было достаточно избавиться от обоих итальянцев, любым способом. Конрад Честолюбец все так же злился из-за исчезновения Бенедетто, но, услышав обещание мстить немецким дезертирам, улыбнулся. Впрочем, он решил, что время для собственной кампании нашептываний и клеветы самое подходящее.

— Старик Хервальд теряет хватку…

На этих словах ты вдруг замолчал и так смущенно уставился в пол энгельтальского лазарета, что мне пришлось спросить, что случилось.

— Книга, — протянул ты. — Она необычная… Когда я ее впервые увидел, она меня как будто позвала… Как будто хотела, чтобы я ее взял.

— Здесь нет ничего особенно странного. У меня с книгами всегда так.

— Я — другое дело, сестра Марианн, — признался ты. — Я ведь не умею читать.

Не знаю, с чего ты решил, что я удивлюсь. Я вполне понимала: мое собственное умение читать скорее исключение, чем правило. Если бы ты не взял книгу, заметила я, стрела вонзилась бы тебе в сердце и убила.

— Конечно, твоя книга принесла тебе гораздо больше пользы, — заметила я, — чем любая из тех, что доведется прочесть мне.

Ты знал, или с достаточной долей уверенности предполагал, что книга написана на итальянском, а не на немецком. Я подтвердила твою догадку и добавила, что могу перевести. Тебя это весьма впечатлило, ведь ты не знал ни одного человека, способного читать и на родном языке, не говоря уж об иностранном. Я пообещала повнимательнее изучить твою книгу, потом, в келье, а позже рассказать тебе, о чем она. Ты обрадовался, но все же попросил и о другой услуге.

— Пожалуйста, молись за душу моего погибшего друга Никколо и за его жену и детей. И за Брандейса. Я бы и сам помолился, но в моих молитвах толку мало.

Я заверила тебя, что все молитвы считаются, если они искренни, но, конечно, обещала исполнить твою просьбу.

В тот же вечер я приступила к переводу. В книге оказалось огромное количество религиозных образов, поэтому мне сильно пригодился молитвенник Паоло, но написан текст был, словно на каком-то грубом диалекте, достаточно для меня сложном. С самого начала стало понятно, что таких писаний я раньше не видела — еще одна книга, которую лучше прятать подальше от глаз других монахинь. «Inferno», гласила обложка, написано Данте Алигьери.

Очевидно, этот Данте был глубоко верующим человеком, но также очевидно, он мало праздновал повседневные церковные ритуалы. Разинув рот, я читала про круг Ада, в котором обитали папы-еретики. Среди них обретался и папа Бонифаций — а ведь он занимал папский престол уже в мое время!

Гертруда и даже матушка Кристина отзывались о Бонифации очень высоко.

По ночам я до изнеможения переводила, днем ухаживала за тобой. Когда монахини-медсестры уходили помолиться, я читала тебе переведенное накануне. Мы словно делились чем-то греховным, но сладким. Прочитанное уводило нас в разных направлениях, навстречу друг другу.

Грубый язык и жуткие картины приближали меня к твоему миру, но религиозные идеи вели тебя к моей духовной жизни. Каким-то образом мы встретились посередине.

Меня всегда учили видеть Бога повсюду, в каждом творении, однако получалось у меня плохо. Мне говорили, раз я не нахожу Бога, то нужно молиться о новых наставлениях или постоянно заниматься самоочищением, чтобы он захотел явить себя мне. Вообрази же мое удивление, когда я стала глубже понимать природу Божественного, слушая голос Данте, хотя всю жизнь вслушивалась в голос Небес; я наконец-то постигла Бога, лишь после того как мне показали Ад.

Мы никогда подолгу не бывали наедине. Возвращались другие сестры, нам приходилось переводить разговор на темы, не имеющие отношения к книге. Со временем ты смягчился, начал понемногу рассказывать о жизни кондотты. Все, что ты говорил, казалось мне восхитительным — даже история о том, как ты, собственно, и стал наемником.

В детстве ты собирался вступить, как отец, в гильдию каменщиков.

Ты учился у него ремеслу, и жизнь твоя казалась предопределенной, но в ранней твоей юности с отцом случился смертельный удар, прямо когда он тащил камень. Мать умерла совсем скоро от болезни, которую никто не мог определить, не то что лечить.