Горгулья - Страница 38

Но вышло так, что дьявольская уловка сработала в обратную сторону. Писцы, помня, что Титивиллус не дремлет, старались изо всех сил. В конце концов демон уже не мог наполнять свои мешки и был отправлен на понижение, таиться в церквях и подслушивать, кто из женщин станет сплетничать во время службы.

Как бы то ни было, «стандартный» шрифт, используемый средневековыми писцами, назывался готическим минускулом — кстати сказать, то же самое начертание использовала в своих письмах Марианн Энгел. Что вовсе ничего не доказывает, но я бы схалтурил, если бы не помянул этот факт в рассказе.

Прошло шесть дней после того, как Марианн Энгел прислала записку. Пять дней с тех пор, как мне в последний раз пересадили кожу с одного участка тела на другой. Четыре дня назад я простоял тридцать семь секунд. Три дня назад в последний раз говорил с Грегором. Два дня назад стоял сорок шесть секунд, при поддержке неизменно деятельной Саюри Мицумото. Позавчера опять, как прежде, почти весь день раздумывал о самоубийстве.

Заглянул Грегор; было заметно, что он усердно тренируется, но все никак не избавится от дряблости под подбородком, которую удачно маскирует свежеподстриженной эспаньолкой. Я похвалил его за приятные перемены во внешности и поинтересовался, как зовут даму.

Грегор тут же возразил, что нет никакой женщины, но слишком уж быстро. Почувствовав, что выдал себя, он переменил стратегию и попытался притвориться равнодушным, однако на лице его появилось виноватое выражение.

Это странная, но стойкая повадка всех людей, считающих себя некрасивыми. Они смущаются от одного только предположения, что увлеклись; чувствуя, что сами недостойны внимания, они также не хотят признать, что смеют дарить его другому.

Наша пока хрупкая дружба не позволила мне совать любопытный нос глубже — когда Грегор попробовал сменить тему, я сразу подчинился.

В мою палату вбежала радостная Саюри и заговорила сплошными восклицаниями. «Доброе утро! Есть у вас минутка?! Обсудить лечение?!»

Нет, заявил я. В голосе моем чуть слышно звякнул металл, точно опрокинулся поднос с ножами. Именно на такой эффект я и рассчитывал.

— Какой удар! — воскликнула Саюри, прикрыв ладошкой рот, а потом заверила меня, что смех — лучшее лекарство, и принялась объяснять, что сейчас проведет со мной серию испытаний на силу и сноровку. Возможности моего тела, распиналась Саюри, «еще нужно определить», поэтому с помощью приспособления под названием «гониометр» мы будем измерять подвижность суставов.

Она стала хватать и сгибать в локтях мои руки, записывая результаты в блокнотик. Потом проверила ноги и обнаружила, что правое колено (то самое, жестоко разбитое) не очень-то поддается. Усердно занесла в блокнот и этот факт.

— Небольшая проблемка.

Затем, с целью определить чувствительность разных частей тела, Саюри принялась тыкать меня какой-то дурацкой палкой, и все спрашивала об ощущениях. Я сообщил, что чувствую тычки дурацкой палкой. Ох как она хохотала! Какой же я смешной, да.

Саюри дала мне в здоровую руку карандаш и попросила написать что-нибудь в блокнотике. Я неуверенно вывел: «Где же она?» (Еще один пример выдающегося везения: огонь не тронул мою правую руку, при том что я родился левшой.) Саюри не обратила никакого внимания на слова; ее интересовала только сноровка пальцев. Она переложила ручку в левую мою руку, ту, на которой недоставало полутора фаланг, и попросила написать еще что-нибудь. Мне удалось нацарапать: «В жопу». Саюри взглянула на мои литературные потуги и обнадежила: по крайней мере буквы различить можно.

Напоследок она сообщила, что мне предстоит программа тренировок, и это будет замечательно!

— Оглянуться не успеете, как мы вас на ноги поставим, еще бегать будете!

Какого черта, отозвался я, ходить я уже умею и ничего особо замечательного в этом не вижу.

А Саюри указала — очень деликатно, — что, хоть я и умел ходить в прежнем своем теле, мне придется научиться делать это заново. Я спросил, смогу ли когда-нибудь ходить как самый обычный человек, но она выразилась в том смысле, что я неправильно все воспринимаю — мол, лучше мне сосредоточиться на первых шагах, а не на целом пути сразу.

— Мне вовсе ни к чему такие вот дешевки в духе восточной мудрости.

Кажется, тут Саюри догадалась: мне хочется поругаться — и решительно шагнула вперед.

Она заявила, что качество ходьбы будет зависеть от многих вещей, в первую очередь от моего собственного усердия.

— Ваша судьба в ваших руках.

Я возразил: дескать, вряд ли ей вообще есть дело до моих успехов, ведь зарплату она так и так получит.

— Это нечестно! — воскликнула Саюри.

Этого-то я и ждал. Уж я постарался объяснить, что действительно «нечестно». «Нечестно», что она по вечерам идет в суши-бар, а потом на последний сеанс, на «Годзиллу», а я остаюсь в больничной палате и мочусь через трубочку. Вот это, добавил я, уж точно нечестно.

Саюри поняла, что разговаривать бессмысленно, но была по-прежнему любезна.

— Вы напуганы, и это естественно. Я знаю, вам сложно, вы хотите представить завершение пути, хотя не способны вообразить даже начало. Но все будет хорошо. Нужно только подождать.

На это я отозвался:

— Сотри снисходительность со своей узкоглазой физии, ты, япошка-сучка!

Назавтра ко мне пришла Марианн Энгел и сунула в руку записочку.

— Выучи! — потребовала она и заставила повторять слова, пока не запомню их накрепко.

Час спустя в палату, высоко держа голову, явилась Саюри Мицумото. Она мельком взглянула на Марианн Энгел, потом повернулась ко мне.